9.09: Сальто морале

Если соблюдение правил мнимой гуманности не принесло нам никакой пользы,

зачем тогда следовать им дальше, нас ведь никто за это не отблагодарит?

(Джонатан Литтелл. "Благоволительницы")

Экспериментальный тянитолкай "Сэмозик" таки сломался об нетерпеливое ожидание награды и смутные сомнения в ея, награды, заслуженности. Трудно хранить веру, когда добрые чудеса не происходят, хотя именно тогда она нужнее всего. Но второй Лейлы Рурк в Суперверсуме нету.

Есть босые дамы в белом, которые разъезжают по стране, распевая ангельскими голосками хвалу Иисусу и прерываясь лишь затем, чтобы устроить гекатомбу в баре, где табунчик внешне суровых, но нежных душою байкеров мирно гоняет бильярдные шары. Они не виноваты. Просто ими владеют сверхценности. А теми, в свою очередь, владеет сверхидея – обеспечить своему лидеру, харизматичному анархисту Малакаю, уважение конкурента. Чем больше трупов, тем больше уважения. Но и великолепный Барт, сражаясь за свое право отказывать бродяге в респекте, за ценой не стоит, и его ни в чем не виноватые адепты вытрясают души из потенциальных сосудов превентивно, дабы не достались врагу. Тихие малакаевские ночи сменяются тихими бартоломеевскими. Бесприютных сверхценностей все еще много, легион дочерей и сыновей человеческих, наперебой зовущих эти маленькие огоньки войти к ним и воссиять, тоже не оскудевает, - чего мелочиться, коли цель велика и собственная правота очевидна?   

Вот и на Сэме нету вины, потому что в Сэме есть сверхценность с той же сверхидеей: уважать себя заставить. В идеале – любить. Она очень старалась быть полезной. В идеале – незаменимой. Но почему-то Дин ее не оценил, напротив, все настойчивей требовал, чтоб целитель поскорее завершал свое дело и выметался из корпуса. Он даже заподозрил Зика в подслушивании братских бесед. Злобный навет: Зик сидел в сэмовой башке, честно зажав уши крыльями, и всецело предавался штопке сосуда. 

Все же Дин бывает удивительным остолопом, когда, чересчур беспокоясь о Сэме, в упор не видит, что на самом деле с ним происходит. Особенно ежели речь о братишкиной небесной морали, которая, уж конечно, не может страдать банальной паранойкой из еще более банального страха за свою шкурку, траченную невозможностью собой гордиться. А мораль, везомая на место очередного ангельского побоища, впадала в отчаяние: приманившая Зика любовь оказалась не столь уж безусловно-всепрощающей, как сперва думалось падшему, обретение семьи и друзей, от которого он впал было в эйфорию, лишь померещилось, во же внешнем мире, мнилось ему, сородичи только и ждут момента, чтобы сцапать беднягу. Сородичам было сильно не до него, они делили респект, но Зику не приходило в голову, что его персона может не привлекать всеобщего внимания. Его паранойя уже вполне созрела в параноид, и честно поведать Дину о своих бедах он не смел. Усиленно намекал лишь, что коли врач в опасности, то и больному худо, - и впустую.

Интересно, о чем Зик и Дин болтали целых 50 миль пути. На обмен претензиями им хватило пары минут, потом Зик уступил микрофон Сэму, который тоже имел что предъявить: от него ускользали здоровенные, в 50 миль длиной, куски реальности, и он жаждал правды, которую доктор больному воспрещал. Пациент распадался, его фрагменты, желавшие разного, намертво зажали Дина, лишив свободы маневра.

На самом деле Сэму было не так уж плохо. По крайней мере Дин не ставил ему в пример Каса. Этот жестокий удар принял на себя Зик. 

Дину, возможно, взаимоистребление крылатых задниц было бы до фени, кабы с ними не умирали одержимые дети человеческие. И Зик тоже был бы до фени, кабы не было им одержимо одно особое – для Дина - дитя. Зато его неравнодушный ангел, даром что бессильный экс, не усидел в безопасной лавочке и ринулся спасать ополоумевшее небесное семейство, благо, даденный Дином когда-то федеральный фейк-значок после всех скитаний по небесным офисам и земным бомжатникам был при нем. Он даже не пригласил Винтов к совместному расследованию. Встретив лжеагента на месте побоища, Дин хотел было отругать его, да совесть не позволила. Он и так обходился со своей моралью по-свински. Касатик светился радостью бойца, вернувшегося на передовую, ободряюще хлопал Винтов по плечам, заверяя, что вместе-то они живо справятся, поил друзей пивом – за свои, честным трудом заработанные, - чутко реагировал на нежелание Дина углубляться в некоторые темы. И свое изгнание из команды как цену за лечение Сэма принял без восторга, но смиренно. Приоритетность сэмовых интересов перед прочими почиталась всеми диновыми ипостасями за норму, они даже пытались видеть в ней некий высший смысл.

Не заслуживал нынче Кас выволочки, зато усилившееся нытье Зика о недолжном обеспечении его, зиковой, безопасности наконец нарвалось на отповедь. Впервые Дин прямо поинтересовался причинами отвратительной трусости терапевта. Зик боится, что некоторые ангелы не одобрят его сотрудничества с Винтами? Почему же не боится Кас, давно и тесно с Винтами связанный, лишенный моджо, разыскиваемый всем пернатым воинством явно не для оваций?  

Зик ушел от ответа на свежий воздух. Тот факт, что статус обер-лекаря при уникуме не освобождает от минимальных требований, предъявляемых Дином любому разумному существу, вверг ангела в панику. Уж больно утеснял его папаша. Ему срочно требовалась новая роль – особая, великая, с исключительными полномочиями и таким же вознаграждением. И она уже поджидала Зика с нетерпением в ближайшей подворотне – в кармане товарища Метатрона.

Теоретическое отступление.

Похоже, зиков генезис можно считать разъясненным: оба Винта в нем поучаствовали, ангелок, почитай, плод метафизического винцеста. Это осколок того фантазийного конструкта под кодовым названием "моральный компас и мозг семьи", который был сочинен Дином и приписан Сэму во времена ветхозаветные и исходно сэмова принадлежность которого для обоих Винтов была аксиомой. Когда прибор пришел в негодность и был демонтирован, какие-то детали, видимо, уцелели и по-прежнему несли на себе маркировку "Сделано на Небесах", что отнюдь не гарантировало их высокого качества – особенно после долгой мариновки в Сэме. "Мозгом", конечно, был Мет, появившийся почти сразу по изгнании Глютика, сперва – как абстрактный транслятор божьих инструкций с "побочными эффектами"; он развился в самостоятельного оператора Словом, когда Сэм впал в зависимость от инструкций, долженствовавших провести его через геройскую "очищающую" смерть и вернуть в утраченный рай целомудренного младенчества. А Зик, скорее всего, оформился из запчастей "компаса" в результате великого осмыслительного усилия, совершенного Сэмом в финале 8.23 и полностью исчерпавшего сверхценные закрома бедняжки.

Похвальное, но вполне абстрактное стремление причинять пользу прицельно Дину, больше, лучше и вместо любых вампиров и ангелов, отщепилось от носителя в момент его осознания, совпавшего с обрушением Небес, и вывалилось из своей тюрьмы, где томилось с грехопадения. Корчи Сэма под ангелопадом были, видимо, трудными родами; осчастливив Дина таким образом, Сэм упал в кому и возжелал умереть, ибо все, что мог, для брата совершил. Логично, что выстраданное детище откликнулось на зов Дина, бесстрашно опекало Сэма и пело хвалу безграничной любви, коя правильно расценивалась Зиком как абсолютная защита. Сам Зик претендовал на эту защиту тоже по праву. Он ведь спасал Сэма, - иной пользы для Дина Зик не мог представить, - и за это тоже заслуживал спасения, прощения и респекта.

Вектор "служения" замкнулся все на том же объекте, создавав новый порочный круг. Ничего расщепленность не помогла. Отказавшись и дальше кормить дивными иллюзиями сэмкин шизоконструкт, Дин спровоцировал обострение. А критическим фактором снова стал Кас. В процессе одушевления Сэма после слома стены разразилась катастрофа нестерпимого осознания; в нынешнем процессе одухотворения защиты сработали четче, сняв с Сэма какую бы то ни было ответственность за свои действия.

Конец отступления.

Метатрон Зика утешил и вдохновил, для начала переименовав.

"Называя предмет, давая ему имя, мы изменяем его. И одновременно мешаем изменяться. Имя — как рогатина, фиксирующая змею на дороге". (с)

Имя Гадриэля, чью порочную связь с эдемским змеем обнажил когда-то одной небрежной фразой родоначальник ангельского языка Енох, фиксировало почище рогатины. Сперва, конечно, пернатый нервничал, реагируя по-сэмовски – бровями, диафрагмой и отрицанием вины. Но он имел дело с тонким, многоопытным автором, знатоком семантики и психологии, творившим сюжеты из недомолвок и умолчаний. Честный, всеми уважаемый Йезекииль, как и непорочный сэр Галахад, для метатроновых целей не годился. Вместе с именем Зик – теперь уже Лжезик – получил биографию, объяснения, оправдание и достойную задачу, глобальную и в то же время очень личную. Его короткая история внезапно растянулась на тысячелетия. Предательство создателя, доверившего ему свое любимое дитя, из осуществляемого здесь и сейчас выбора превратилось в свершившийся еще на заре человечества факт. Темница имманентного аутизма, отсекавшая узника от событий земных и небесных, оказалась на совести тюремщиков. Паранойя рационализировалась, а подрывная деятельность получила великий экскьюз: исправить-искупить давний случайный грех и восстановить свою репутацию. Пособив Метику воссоздать Парадайз по вновь утвержденному плану – в виде VIP-клуба для умных, неамбициозных, а главное, забавных сверхценностей, - бывший Зик по праву первого среди равных воссядет одесную нового господа.

И пусть тогда только попробуют посягнуть.

Нет, конечно, Гади был умен и не сразу дал формальное согласие. Он еще раздумывал и расспрашивал, а Мет терпеливейшее отвечал, зная точно: "его мальчик" от него не уйдет.

Возникший тройственный союз стал качественно новым этапом в состоянии пациента. Раньше его мучили депрессивно-параноидные приступы с преобладанием идей преследования и осуждения в бредовой фабуле,  временами накатывал чувственный бред - разнокалиберные ощущения то собственной неуязвимости, то непорочности, то внезапно внутреннего разложения. Характерно, что при диалогах Сэма с Лео и Вестой Дин не присутствовал. Перефразируя Бобби, можно сказать, что Сэмозик – это Сэм, но не весь. Творчески-волевой центр, инициатор нынешнего рецидива, подогревший Сэма до свечения раскаленной кочерги, спаситель Гади из небесной тюрьмы, наконец включился в Троицу собственной персоной. Это снизило тревожность и обогатило картинку значимыми деталями. Теперь причина искажения мира откатилась в изначальное время, первый грех был решительно переложен с человека на ангела, плохо охранявшего колыбельку, зато и мотивация райского строительства окрепла и расцвела. В аутистичной структуре из трех осколков давным-давно разлетевшегося зеркала, на выраженном фантасмагорическом фоне появился бред величия — неумолимое свидетельство острой парафрении. Дедушка Фрейд увидел бы тут несомненный вторичный нарциссизм, Хайман Спотниц – регрессию с попыткой восстановления, а полный перечень клинических симптомов и синдромов явно занял бы не одну страницу.

Все это, разумеется, не имело к "настоящему" Сэму ни малейшего отношения – на регулярных встречах Большой Тройки он присутствовал в виде бога-костюма, пока бог-мозг и бог-врач, особо доверенные ангелы покинувшего здание создателя, калякали о том, о сем. Утомленные многовековым одиночеством во враждебном окружении, новоявленные соратники обсуждали хаотичность человеческую, причину разбазаривания ценных энергоресурсов (все еще актуальна тема, да); Мет знался с нею дольше, зато Гади – плотнее и изнутри, к тому же с выдающимся ее образчиком. Насчет Дина у него не было четкого мнения, а если и было, пернатый оставил его при себе. Говорили о грядущем освобождении от этого обременительного хлама, о восстановлении Гади в звании великого небесного героя, о трудных господних функциях, которые Метатрон готовился принять, скромно назвавшись Иксом.

И все бы у них шло гладко, кабы в дело не вступил опять фактор Каса. Сей неугомонный в поисках информации обратился к привычным каналам непривычным способом, трудолюбиво перепробовал все молитвенные (или казавшиеся ему таковыми) позы и формулы, надеясь, что бывшие сородичи примут его за обычного отчаявшегося просителя-человека, и выкликал-таки на диво приличного ангела в симпатичном обличье женщины-полицейской. В конечном итоге Кас получил даже больше информации, чем надеялся, а вот Мюриэль, увы, не выжила. В непримиримой конкурентной борьбе ангелов попытки сохранять разум и нейтралитет карались смертью. Касатика спасло то, что пернатые отказывались считать его лохом и упорно прозревали в нем великую колдовскую силу и политический ум, а может, даже дружбу с Метатроном, прикрытую глупой легендой о том, как писарь божий обманул глашатая свободы.

Великое дело – репутация. У Каса она шумная и пестрая – благодатная почва, из которой легко извлекаются любые выводы, поводы и выгоды. Малакай, к примеру, не преминул заявить, что в братоубийственной жестокости подражает своему пленнику. Речь шла не только о резне левиафаньего периода: оказалось, многие сгорели, падая с Небес. В том числе Йезекииль. Ясное дело, он ведь уже был аннулирован волей Метатрона. Услыхав сие, Кас, и так не особо стремившийся помирать, захотел жить вдесятеро сильнее – кроме него, некому было эту важную весточку Дину притаранить. Пришлось, уподобившись варварам-мучителям, прикончить доверчивого палача, прихватить его благодать - а что делать, война же на носу, - и бежать из застенка прямиком к телефону.

Надо сказать, все содеянное Кас себе в подвиг отнюдь не зачел, да и чужое моджо, видать, дискомфортило: опять-ангел аж лицом потемнел (Миша молодчина). Дин, заслушав его краткий доклад, обеспокоился было состоянием друга, но сообщение о давно мертвом Зике вымело из его головы все остальное и закружило полярную воронку где-то в районе сердца. Он смог впустить пернатого незнакомца в Сэма, но выгнать его мог только Сэм, а для этого носителю следовало как минимум осознать себя одержимым. Кевину тут же поступило новое срочное задание, которое пацан, поворчав, выполнил и заинтересовался, на фига Дину ослабляющий ангела символ в бункерной кладовке. В ответ на предложение просто верить он пророчески заметил, что и так уж верит Дину, верит, а дела его все паршивее да хреновее.

Одновременно и Гади получил задание, от которого наивно оторопел. Он ждал, что Мет, осчастливленный его согласием войти в команду, возьмет напарника за руку и поведет к славе по ковровой дорожке. А тот возьми и потребуй подтверждения лояльности. Реального. В виде устранения объектов, представляющих опасность для командных планов. А Гади не такой.

Мет с этим тезисом спорить не стал. Просто вручил бумажку с первым именем из списка и предложил решать.  

То был судьбоносный миг перемены участи, когда Гадриэль мог стать взаправду Йезекиилем. Мог отправиться к Дину, показать ему записку Мета, повиниться в едва не повторившемся эдемском предательстве, войти в иную команду.

Но что мог предложить ему Дин, кроме идеи бесконечного служения и заоблачных требований? Без наград, без страхового полиса, без карьерных перспектив, наконец, без ощущения себя сильным, – скушно, господа.

А Элизейские поля стоят мессы, к тому же Гади ведь не обязан любить то, что будет делать. Вполне достаточно любить то, ради чего все делается. То бишь себя.

Для иных героев доброжелательный Фикрайтер гораздо предпочтительнее Автора, ибо второй знает, как должно быть, а первый – как хочется, чтобы было.

Магия символа – штука зыбкая: чуток подправив форму, изменишь значение. Может быть, лучше всех это знают шизофреники, величайшие мастера обессмысливания. После небольшой редактуры нарисованный Кевином значок был пернатому не опасен, даже активированный диновой кровью. И мучительный спич, адресованное Сэму признание-предупреждение-призыв, - тоже, даже как ни насыщай его Дин болью.

Деталька: все-таки не Зик обманом выудил из пациента малое "да", как уверял некто Эклз в далеком параллельном аутсайд-пространстве, и не образ Дина, заведшийся с неких пор в сэмовой голове, - то был Дин собственной персоной.

До адресата, конечно, опять ничего не дошло: Гади его тщательно изолировал и скосплеил, благо, прогнозировать сэмовы реакции несложно, даже не находясь у него в голове. В свете чего осталось неясным, как часто ангел общался с Дином под видом Сэма, не оповещая о том сиянием очей. Хук был, пожалуй, чересчур сильным для выздоравливающего, зато у Гади появилась минутка для выполнения задания, имя которому было Кевин. Первый в списке ненужностей, пророк, инициированный в минуту крайней необходимости, способный хоть с пятого на десятое, но понимать записи каменного канона, сделанные еще под божью диктовку, а потому опасный для фикописца. Зубрила с отменной соображалкой и без признаков настоящего мышления, в последние минуты своей жизни прозревавший в Дине что-то странное, хотя не о Дине ему следовало волноваться. Очередная неудачная сэмодель без будущего, за которую демиург нес такую же ответственность, как и за все на свете, и к которой Сэм никогда не проявлял враждебности. Так пес бойцовой породы ласков со своими хозяевами и их детьми – до некоего непредсказуемого момента.

Оплакивал мертвого мальчишку с выжженными глазницами лишь Дин. И, может быть, не только его.