Чак и Пустота

- Что делать с Богом?

- Может преклониться перед ним. А может дезинфицировать.

(П. Уоттс. Эхопраксия)

Лебединая песнь-2 затянулась.

Так долго искомый господь наш вломился в собственное повествование, оккупировал его центр и третью серию царит в нем безраздельно. Привечает фанатов, обращает скептиков, разъясняет мотивы и приемы в своем творчестве, возится с обрывками родственных уз, сооружая из них сеть для сестренки.

Ведущий фактор мироздания как-никак.

Пока. Вернувшаяся из полубытия конкурентка все еще оттеснена на периферию событий – умолчаниями, игнором, изоляцией. Ее резоны никому не интересны. Только для того, чтобы донести их до общественности, она должна пробить все защитные барьеры, обойти все ловушки, отразить все атаки. В одиночку.

Но сам факт ее наличия в мире мобилизует творение, и оно в едином порыве встает под ружье, защищая творца. Просто потому, что тот – творец. Все на защиту папы.

Правда, уповавшие на бога гражданские даже не призывались. Что с них толку, когда речь не о поклонении. Оно приятно в мирные времена и легко покупается на дешевые чудеса да пустые надежды. Нынче сам бог опасносте. Он не спасать пришел, а спасаться.

"Помнишь, раньше мы думали, что Бога нет? В общем, все гораздо хуже, чем ты думаешь". ©

Сперва Чак пребывал в ипостаси Автора на приватной встрече с читателями. Вольно расположился в бункере и продолжил быть милым. Одарил благосклонной улыбкой ту часть божьего фандома, которую когда-то возглавляла Бекки Розен, а ныне полномочно представляет ее экс-супруг, взахлеб тараторящий свои восторги. Попытался с наскоку одолеть воплощенный скепсис в лице Дина, вдумчиво и доверительно отвечая на проклятые экзистенциальные вопросы.

Тезисы выступления уже звучали в беседе с Метатроном – как создатель воспитывал свое творение, учил, карал, миловал, да плюнул в итоге и подался в хиппи. Теперь педагогический провал подавался как продуманная стратегия во благо созданий. Не путай господа со своим родителем, Дин. Он вас не бросил – он дал вам волю. Можете свободно взрослеть, заодно разгребая папочкины косяки. Он, между прочим, всегда в вас верил.

Было время, когда это заявление вдохновило бы Дина. Нынче он не может сдержать слез. Ну да, нельзя предавать тех, кто в тебя верит. Богу можно, Дину – нельзя. А если очень хочется, то из-за Амары. Наверное.

Где она, боже? – спрашивает Дин.

Разве он сторож сестре своей? – изумляется Всеведущий. Сокрыта она. От того, кого уже месяцы выкликает на всех волнах всеми способами. Вот такая она непоследовательная: зовет и прячется, прячется и зовет. И у кого только, спрашивается, диавол врать выучился, при таком-то честнейшем папеньке.

Явно не у тети, слишком наивной и прямолинейной для обретения друзей богатством неправедным, для этого мира с его хитрой рациональностью, способной оправдать и использовать что угодно для чего угодно.

Она вещает прямо в диновой голове: за ныне умирающих ее трусливый брат тоже в ответе. Как минимум наполовину.

На каждую провокацию реагировать – много чести, парирует Чак. На всякий вражий чих чудес не напасешься.

Все во благо верующих в тебя, да, боже?

Перед господом сложнейшая задача: обратить Дина. Хорошие солдаты и вообще-то выходят только из добровольцев, а это сражение – собственно, за Дина, пребывающего на терминаторе меж Светом и Тьмой. С кем будет Дин, того и победа. Что он выберет?

Кажется, ответ очевиден: Дин в ужасе от Амары и горой за сотворенный мир. Но сквозь вежливую сдержанность сочится глухое, упрямое отвращение к богу. Несмотря на амулет в интересном месте, массовые воскрешения и апологии от первого лица.

Формально он, конечно, с богом. А в сердце своем?

Дину стыдно за Чака и горько за тех, чьими жизнями оплачены тысячелетние воспитательные усилия творца, а прямо сейчас – отсрочка его свидания с сестрой. Для бога отыскание Амары – вопрос времени, а у тех, кого Тьма душит чернотой гнева и отчаяния, нет уже ни времени, ни вопросов. Так что не хрен орать в ванной народные песни среди ночи, Чаке наш. Любовь к пончикам, бекону и динкиному домашнему халату тоже ничего не изменит. Как бы бог себя ни позиционировал фанатом Дина В., сколько б ни жарил ему оладьи, это еще не обязывает означенного Дина В. офанатеть взаимно. На то есть Сэм, сосуд любимого сына господня, жаждущий обсудить с творцом форму планет и ушей, как истый почемучка из старшей детсадовской группы.

Проще тысячу атеистов переделать в пророков. Шандарахнуть по химику Савлу молнией, встретить его запросто, без штанов, вздохнуть об умершей кошке – и готов преданный адепт.

Для Дина нужна особая программа. И у господа в рукаве припасено кое-что. Та самая последняя глава, которую Чак так настойчиво рекомендовал Метатрону к прочтению. Самопожертвование бога. Мощная штука, проверенная. Миллиарды почитателей, океаны катарсисов, горы трупов. Сам божий секретарь, ходячее хранилище сюжетов, купился на эту декларацию о намерениях. Хотя Чак всего лишь переписал предсмертную записку бодрым пофигистско-героическим штилем, превратив акт о капитуляции в подвиг духа.

На том Метатрон исчерпал себя. Долго, надо сказать, исчерпывал и прекрасен был во всех своих диаметральных проявлениях. Он так любил высокие трагедии и так страдал в отсутствие возлюбленного босса, что легко стал очередной добровольной жертвой, заменив шефа на алтаре. Перерождение мерзавчика должно бы Дина впечатлить не меньше, чем спокойное мужество экипажа субмарины, прихлопнутого Дланью божьей вместе с врагами.

Но Дин, увы, не Мет. Он эстетически туп, ваятеля от черепахи не отличает и по древнему религиозному клише не тащится, считая его сдачей. Он ругается и отговаривает, как и Мет, но не из любви к богу. Он заподозрил, что боженька опять хочет свалить, предоставив им разгребание. Как свалил из той субмарины на горбу дьявола сам Дин.

Для подозрений есть резоны. Чак не то чтобы совсем бесчестен, это у него просто перфомансы такие. Кое-что он сообщает прямо. Как в первую встречу сразу возвестил, что он – бог, причем жестокий, так и нынче говорит: это не сдача, это стратегия. А в стратегиях Чак великий мастер. Хоть Люцифера спросите.

Идея тюремной рокировки его привлекает, потому что он знает сестру. Что бы это ни значило. Возможно, это значит, что она, заключив сделку, условия выполнит и его мир сохранит, да и его самого вскоре пожалеет. А ежели творения с Амарой не сойдутся во взглядах – что ж, пусть Винты и прочие избранные, в которых он верит, ею займутся.

Но, возможно, вся эта сложная подача рассчитана на Дина. Реакции которого несложно просчитать и не будучи Чаком.

Он не хочет быть на стороне бога. Он хочет, чтобы бог был на его, Дина, стороне. В кои-то веки. Освобожденная им Тьма – это такая… такое… короче, за то, чтобы упихать сей ужас-ужас обратно, никакая цена не чрезмерна.

Не ради бога, но ради его творения. Оно заслуживает лучшего. Все они.  

Дин сам предлагает амнистировать Люцифера, жертву папиных войн. Даже уподобляется ему, отвлекая Амару, пока команда спасает сатану, призванного спасти мир.

Бог манипулирует Дином. Дин манипулирует богом. Его возлюбленный сын, скандалист и задира, авось да вдохновит папу на битву до победного. Выбор-то у обоих невелик. Архангелы кончились, ресурсы на их пересотворение – тоже, надо обходиться тем, что есть. Ввиду чрезвычайных обстоятельств. Будем официально считать, что бывший лучший, но опальный стрелок изменился-исправился. Хотя сам Люц утверждает обратное.

Задача примирить бога с дьяволом не просто амбициозна – это ж полный бред, ересь, попрание священных основ. Только не для того, кто бессчетно раз мирил Джона с Сэмом. Не навечно, но на одну совместную охоту семейного согласия должно хватить.

Все встало на уши. Сатан заперся в своей, то бишь, конечно, сэмовой спальне и требует папу с извинениями на ковер. Папа уперся в отцовской правоте. Непросто вытолкнуть святое семейство из колеи старинных взаимных обид.

Чак трагически излагает Винтам, как разочаровал его любимчик и как он коварен. Всегда плевался желчью в адрес конкурирующих персонажей, чего доброго, и с Амарой стакнется.

И стакнулся бы, да тетка не пожелала почему-то такого союзника.

Люц честно видит себя урожденной ромашкой. Его испортила Печать, принятая, правда, добровольно, но к черту подробности, а папа не приголубил травмированного своим же спецзаданием сына - предал его, упрятав в кутузку.

Был врединой и врединой остался, Печать не породила, а лишь усилила мерзкие качества фаворита, ответствует папа.

У бати только один аргумент: "я начальник – ты дурак", жалуется Люц.

Но он и есть начальник, указывает Чак. Ему положено любить всех равноэпично и жертвовать малым ради многого. Сестрой – ради творения, сыном – ради младших детей.

Истина где-то рядом. И качествами, и Печатью Светоносного наградил создатель, чего уж. До поры таланты сына, столь полезные в борьбе с Тьмой, отнюдь не мешали папиной любви. Пока не обратились против папиного текста. Тогда архангел и был объявлен тем, кем стал много раньше, - дьяволом, отцом лжи и предательства. Тут вопрос не общей хорошести, а личной лояльности. Террориста от повстанца отличают не цели и даже не средства, а простейшая маркировка "свой – чужой".

Что, впрочем, с самого сатаны ответственности не снимает.

Знал ведь и Люц, что литсимметрия требует жертв, но очень уж обидно самому оказаться жертвой. Он придумал двойную игру для Амары, затащил тетку в ловушку, и он же впоследствии заменил ее в роли великого злодея, подобающего великому герою.

Карма, Лютенька.

Винты исхитрились свести родичей на сеанс семейной терапии и, видя, с каким трудом дается Чаку переход из авторского модуса в отцовский, осторожно подсказывали тактику сообразно личному опыту. Сэм знает, чего хочет дьявол. Дин знает, как трудно быть богом. Сэм подает идею: почему бы не признать правоту Люцифера, хоть на словах. Дин подает пример: почему бы лишний раз не извиниться, даже если не за что. Все просто, боже. Немного фальшивых сожалений – эпиклаву подклеить, и вперед, в бой.

С грехом пополам бог выдавил из себя нечто витиеватое, про любовь к сыну и ненависть к себе. Люц послушал, подумал, решил, видимо, что большего не выжмет, и тут же принялся панибратски подпихивать папаню локтем, семафоря, что извинения приняты.

Теперь "лучший в мире папа" по праву пил амброзию из одноименной кружки. Костяк армии сложился.

Мясо пришлось наскрести по сусекам, предварительно отрекомендовав кандидатов господу, будто Чак их не знал. Он покойную кошку профессора Донателло, и ту знал. Метик сказал бы, что детали – плоть и кровь опуса. Сэм побежал за ведьмой, Дин – за ее сыном, Люц опять вспорхнул в Небеса и напустил на недружелюбных родичей Каса. Тот оторвался от телевизора и пламенно заверил братьев и сестер, что, деля шкуру с дьяволом, каждую секунду страдает внутри себя, но исключительно ради высшего блага. Чего и им желает. С ними бог!

Ровена в грядущей катастрофе уловила свою, специфическую угрозу. Хрен бы с ним, с миром, но ведь и магия пропадет, а это уже обрушит и ее личную вселенную. Что она без магии, в пустом континууме французских ошибок? Спец экстра-класса по выживанию, ведьма придумала, как отыграть еще толику бытия даже в условиях полного ку-ку: надо всего лишь переместиться по шкале времени назад, подальше от амбеца. Если у них нет будущего, то прошлое никуда не денется. К сожалению или к счастью. Что написано пером…

 Божьего посланника она приняла без энтузиазма, зато ее товарка Клея не отказалась послужить и господу, и магии, зря, что ль, таскала на себе крест среди прочих талисманов. Ее впечатлила мерцавшая вокруг Сэма защитная аура. Может, Клея наивно думала, что такую спецодежду всем сотрудникам выдают.

Кроули тупо напивался. У его чудесной избирательной программы вышел срок годности. Такие, казалось, безотказные нацидеи, как патриотизм и величие родины, приелись электорату. Вместо многажды обещанной гордости за адскую отчизну электорат получил серию катастроф по всем статьям, от бюджета до престижа. Никакие небесные агенты не справились бы с развалом Пекла эффективнее. Преисподний народ дошел до крайней степени нигилизма: он уже не гневался и не сетовал, а только смеялся. В том числе и над предложением дружно встать с колен и смести Люцифера.

Кроули не очень удивился. Когда-нибудь даже глупые черти должны же были догадаться, что почесывание королевского эго – не лучший способ отстроить империю. Видимо, скорый полет всего сущего в тартарары стимулировал их соображалку. А какой был план – встретить конец света в свежедобытой короне. Пустейшая затея, чем и прельщала. Увы, увы. В итоге в последние часы мира, когда все хлопочут кто о чем, ему категорически нечем заняться.

Но прискакал Дин, отнял стакан и предложил хорошую драку. За бога, трон и отечество.

Их план прост до суицидности: заманить,  ослабить, предоставить Чаку захлопнуть коробочку. Точь-в-точь как в первый раз, только вместо Люца теперь Ровена, вместо архангелов – ведьмы и демоны, ну и ангелы обещали термояду подбросить.

Общая угроза – великий объединитель для тех, у кого больше нет ничего общего. По этажам прокатилась волна перемирий: вослед за Чаком и Люцем воссоединились падшие ангелы с непадшими, адский король с подданными, даже Ровена соорудила наконец свой ковен с божьей помощью. Эта сборная солянка и составила Армию Света. Ведь не до жиру. Все мельчает; герои, эпосы – все в прошлом, где так зеленела трава и куда стремились ведьмы.

Всуе Дин предупредительно порыкивал на союзников, как овчарка на бестолковых овец. Никто не лез на рожон. Кроули почти благодарил дьявола за недавно пожалованный ошейник, дьявол почти извинялся перед Ровеной за сломанную шею, та отмахивалась почти кокетливо – нешто он первый мужчина, убивший нашу роковую прелестницу.

Это они не потому, что бог воссиял в заброшенном строении, приветствуя детей своих МакЛаудов. Все трое сейчас командовали родами войск в совместной кампании и, фыркая, кривясь, иронически закатывая глаза, таки вырабатывали единую стратегию. Даже Ровена с Люцифером понимали: если Кроули говорит, что его парни круче прочих, то не из тщеславного желания вербально уязвить коллег. Не сегодня.

К слову, он был прав, черти нанесли врагине максимальный урон. В гниющем подвале, видимо, оборонка – единственное, что еще не развалилось. Опять же, мотивацию в окошко не выбросишь. Для ангелов Тьма оставалась по большей части абстрактной страшилкой: не попадайся ей на пути, и цел будешь, а конец света – понятие относительное. Черненьких же Амара недавно хрумкала пачками, как чипсы. Ну и Люц не мог, подобно королю, лично вести пернатых в бой. Он бодигардил при папе, готовясь нанести последний удар, естественно, в спину.   

Последний - не в смысле убийства. Вся собранная мощь армии или, точнее, полиции Света должна была обеспечить безопасность бога при аудиенции, плавно переходящей в арест.

Только Дин просил Чака убить Амару. Совсем. Вычистить ее из мироздания. Из его головы. Иначе она может вернуться. Хуже того, Дин ее и взаперти продолжит чувствовать… со-чувствовать. Но нельзя же этого. Она же зло. Его раздирает невозможное противоречие. Он просто не в состоянии желать ей смерти. Он хочет, чтобы она была уже мертва.

Слава тебе, господи, а равно и тебе, диавол, за свет, пролитый на секрет полишинеля, уже с полсезона как известный даже Сэму. Вдруг кто все еще в танке. Сэм, например. Да, он опять удивлен. Он за то время, что бог с ними, опростился до уровня цветка полевого: сбылась давняя мечта – за ним присматривает великая светлая сила! Остается слушать да исполнять, и дастся им. Чего еще. Вот же Дин странный.

Чак осторожно втолковывал. Кончились речи про "она – ничто", "кого она волнует" и "это моя история". Амара, представьте, всегда была здесь и всегда должна пребыть. На том зиждется реальность. Миру нужны и свет, и тьма. Баланс. Тьма, конечно, взаперти, для вящей гармонии. Охота же и на елку влезть, и не оцарапаться.   

Треклятая эта реальность сейчас прет через Дина тяжелой фузионной массой, и не чувствует он ни баланса, ни гармонии. По замыслу Чака, он – пограничье между Светом и Тьмой, но обе силы несут в себе то, что ему дорого до боли сердечной. Они хлещут в него с двух сторон, сливаясь в чудовищный ком светотьмы, первоматерии, в зародыш чего-то небывалого и пугающего, возвещая конец всего доселе известного.

Он хочет только, чтобы это прекратилось. Ради чего же он тут ужом вертится, рекрутируя и примиряя все доступные ему психические силы, отменяя сепарацию непримиримых противников, на коей раньше держалось неустойчивое равновесие, пересиливая нелюбовь к богу и заставляя его извиняться перед не менее отвратительным дьяволом. Может, они сообща все-таки спасут знакомый мир. Может, древний бог привычных паттернов жертвы-спасения и греха-покаяния вырвет с корнем то заведомо недоброе, что грядет из диновой психогалилеи.

Но Чак останавливает сына, уже занесшего копье над тетиной головой, как ангел его когда-то остановил Абрахама.

Наверное, она угнетала бога, как всякое старшее поколение угнетает младших, разрушая тинейджерские миры фантазий. Отбирала чипсы, запирала в спальне, не пускала к девушкам. И к юношам тоже. Вечно им командовала, указывала, что делать, заставляла исполнять ее желания, жаловался господь. Винтам ли не знать, как это бывает.

О да, Винтам знать. И зрителям тоже. Семейный диктат и ответная ненависть вполне себе эпичны. Хотя Сэм в своем нынешнем умиленно-восторженном дискурсе холощеного Аттиса, кажется, позабыл и честно недоумевает. Разве не круто иметь в семье такую силищу?

Зато Дин все помнит и намеки, отнюдь его не радующие, считывает мгновенно.

Желания Амары, как и она сама, были "ничем". С точки зрения Люцифера, по крайней мере. Ничтожный пустяк, не вдохновляющий на сотворение. Действительно, уединение как цель – ну что это за творческая мотивация. Жажда славы, поклонников – вот что движет созиданием.  

И когда брат сотворил себе фан-клуб, она выразила недовольство, а он упек ее в дыру на сколько-то вечностей.

Минимализм стремлений, вполне удовлетворяемых наличием любимого брата. Ей хватало. Ему – нет. Юное Эго, породившее сонмы своих бледных подобий, создало новую форму порядка героическим ментальным усилием, смахнув не согласную с ним половину сущего в черный ящик. Это отрицание и подавление были необходимы для того, чтобы эго возникло как стабильная сущность, обрело устойчивость, - говорит Шварц-Салант.

Рационально-дискурсивное сознание плохо уживается с хаосом бесконечных возможностей. Их силы слишком неравны. Оно способно реализовать лишь несколько потенций за раз, затолкав остальное в темный чулан игнора. И, как точно определил Люц, мощный нарциссический голод – одна из движущих сил творения. Хоть и не единственная. В одиночку она больше разрушит, чем создаст.

Безграничности не нужна власть – она и без того сильна. Ей не нужно восхищение толп – она самодостаточна. Что ей нужно как воздух – это свобода. Просто бытие. В безвоздушной тюрьме служебной иерархии, подчиненной талантливому, но, увы, ограниченному рацио, она коллапсирует до того самого архетипического ядра ФК, засасывающего в пропасть безумия. Она наводит на всех такой ужас, что никому и в голову не приходит усадить ее напротив брата и подсказать ему извинения.

Тысячелетиями ее душили-душили, умерщвляли вместе с греховной плотью и мыслью, грозили вечной мукой всякому, кто осмелится на сочувствие…

И когда она, израненная, измученная, пробившись через все отряды пресветлой самообороны, со сквозной дырой в груди наконец встала перед братом и спросила, в чем же ее преступление, только Дина потянуло к ней, как марионетку на веревочке. Только он, зажмурившись, мотал головой, будто вместе с ней заново проживал весь кошмар незаслуженной кары.

Хотя почему же "будто", коли прожито.

Бог все прикрывался байкой о том, как она мешала ему творить мир. Нет, даже – рожать мир, который, как и Свет с Тьмой, был всегда. Он пришел к Чаку, как когда-то пришли Винчестеры, и потребовал воплощения. Его красота и величие превышали эгоизм и нарциссизм творца, Амара ведь тоже не могла этого не чувствовать. Когда освободилась-родилась, подобно миру, когда рассматривала пейзажи и шла по улицам среди толпы - она, мечтавшая об уединении, - наслаждаясь каждым звуком и каждым глотком воздуха. Когда узнала Дина, такого сложного и прекрасного…

 И все это никак не отменяло того прискорбного факта, что Чаку мешала не сестра, а собственная дефицитарность. Господь наш, бог-ревнитель, не мог вынести рядом никого равного себе. Не мог допустить потенциальных конкурентов к тексту, идущему из невоплощенности через него, будто через обычного пророка. Никаких соавторов, и даже редактор – не более чем рядовой ангел, случайно выбранный из фанатской толпы. Сам себе и Леннон, и Маккартни, Чак не устоял перед искушением присвоить славу самоценного бытия, стать богом, расплодить собственных пророков, воздающих хвалу не горшку, но горшечнику. И да не будет у творения иных богов, кроме него.

Понятная и простительная авторская слабость с роковыми последствиями. Горшок разочаровывал несовершенством линий и склонностью по своей воле наполняться несанкционированным содержимым. Архангелы, задуманные как свет миру, освещали лишь величественную фигуру папы, без которого терялись в сумраке страхов и обид. А прежде них были еще левиафаны – идеальные потребители, коими творец ужасно гордился. Тут не только Амара могла взроптать.

Но Чак снова смошенничал и снова победил. Амара сама признала это.

Он был мастером стратегий. Она любила его, а он любил искусство в себе. Ну и себя в искусстве, не без того. Амара смирилась. Единственное "ничто", которого она хотела, оказалось и вправду ничем. Она никогда по-настоящему не желала зла его миру. Удивлялась самонадеянной глупости его фанатов, слепленных по образу и подобию его, грозила всеобщим уничтожением, надеясь, что его и вправду заботит хоть кто-то из малых сих, выгодно оттенявших его грандиозность. Грустно улыбалась фотографии маленького Дина с мамой, рожденной и погибшей ради интересной истории. Сама шла в ловушку, зная, что это ловушка, ибо свидание с братом стоило любой цены.

Она могла даровать Дину и его исстрадавшемуся миру долгожданный и запретный покой, зная его – свое - тайное желание. Могла стать соавтором божественной истории, подтянуть нити, заштопать прорехи, загладить швы. Она много чего могла, ибо была полнотой нереализованных возможностей. Готова была и уйти насовсем, в полное и окончательное небытие, оставив все как есть. Много эонов Амара мечтала об этом. Дин по взаимной их связи чувствовал ее готовность, настаивая на убийстве.

Но фигушки.

Победившему Аттису по-прежнему нужна Кибела – не как убежище, ибо он отстоял свое творческое право, но как сила, без которой это право мертво. Темная, животворная, плодоносящая сила, которую он однажды покорил и которой питался, изобразив ее извечным безжалостным врагом в сюжетной парадигме. Автор дорожит реализмом, а Свет без Тьмы – это слепота и бессмысленность. Если он хотел снова реалистично пройти по красной ковровой дорожке, ему требовалась она, но, конечно, не рядом, а все там же, в дыре бессознательного полубытия, куда более глубокой, чем хищные чащобы мамы Евы.

Так что соу сорри, сестра. Творение на жертве стоит и жертвы жаждет.

И полная победа стремительно истаяла в столь же полном фиаско, едва Чак принялся выжигать далет в ее плоти и в предплечье Сэма. Кто сказал – странный выбор? Должность-то наследственная, и Дин лично поручил ему Амару прищучить, и Чак не спорил.

То ли он не успел повернуть ключ, то ли неопытный сторож не удержал едва прикрытую дверь, только Амара забыла о ранах и усталости. Она могла стать чем угодно, но брату и так хорошо, зачем ему меняться и менять свой порядок, некогда ошеломительно новый, если можно еще раз предать и опять закрутить скрипучее беличье колесо.

Нельзя, Чак. Войти в одну реку и тэдэ. Мотать второй срок на алтаре во славу его она не подписывалась. Больше никогда.  

Угас навеки хитроумный Люцифер, копия папочки. Улетел в стену ринувшийся к Касу Дин. Сам господь корчился под потолком недобитой мухой, истекая светом. Скоро померкнет и он, но не раньше, чем его драгоценная рукопись обратится в пепел.   

И неприятное розовое свечение – будто с мира содрали кожу – заливало восставшую из пепла битвы Ровену.

Древняя сила, которой вновь запретили быть и созидать, нашла выход в безумии разрушения.

Сказано: попытка разорвать удушающую хватку ФК геройским наскоком ведет лишь к поражению и унижению. Сказано: противоестественное сочетание противоположностей порождает психотическое нигредо. А что может быть противоестественней, чем брат, закопавший сестру заживо и посасывающий себе на здоровье ее кровь? Дин, горе-алхимик, боялся междоусобиц в своей армии плохишей, но все они - дети божьи, суть расщепленные ипостаси творца, привычные к насилью и бессилью мира сего. Не тех врагов ему следовало мирить, не на тот план ставить. Предлагал же Чак пожертвовать собой, но дорог агнец к седеру. На этот раз Дин верил в спасительную силу рацио и боялся его иррациональной сестры, не сознавая, что сам страх его – неразумен.  

Это мог быть вполне годный финал сезона. Но отвальная вечеринка великолепного Джереми Карвера еще ждет на десерт Альфу и Омегу. Победившая культурная традиция приписывает этот титул Чаку, руна Одина – Пустоте, великому непознанному потенциалу.

Есть и третий путь. Наверняка.